(взгляд со стороны)

Россия не единожды переживала смутные времена. Так исторически сложилось. Самым трудным обычно бывало решить, кто станет главным, кого выбрать, за кем идти. Когда с этим определялись, все успокаивались, жизнь налаживалась, становилось понятным настоящее, будущее виделось в радужных тонах. Правда, ненадолго.

Смутные времена имеют тенденцию возникать неожиданно и в различных ситуациях. Вот и нынче невозможно определиться с тем, кого назначить главным русским поэтом современности. Усиленно идет обработка почитателей поэзии. Постепенно образовалось два противоположных лагеря, две «свиты». Каждая играет своего короля. Другие имена, другие поэты как бы исчезли. На слуху остались только двое: Евгений Евтушенко и Иосиф Бродский. Щедро раздают поклонники своим избранникам комплименты и звания. Тут и гениальный, и национальный, и великий, и знаменитый русский поэт, гордость страны. Поди разберись, кто на самом деле главнее. Конечно, только Время расставит всё по своим местам, и потомки оценят дар и истинное величие каждого. Но для нас, их современников, очень важен пушкинский взгляд: « и долго буду тем любезен я народу…». Так чем же будут они любезны народу?

Безусловно, оба – и Евтушенко, и Бродский – личности незаурядные. Талантливые. По-своему отразившие мир и время.

Евгений Евтушенко

18 июля 2013 года Евгению Александровичу Евтушенко исполнилось 80 лет. Дата была отмечена рядом событий. 21 мая в Москве, в Политехническом музее, его чествовали как лауреата национальной премии «Поэт» 2013 г. По российскому каналу «Культура» показали новый фильм режиссера Нины Зарецкой «Зашумит ли клеверное поле». Название это взято из одноименного романса на слова поэта. Фильм документальный, в кадре Евтушенко ведет себя естественно, отвечает на вопросы. Представляет свой музей в Переделкино, который создал на соственные деньги и разместил в нём интереснейшую коллекцию картин, книг и многого другого, что ему дорого и что он передает в дар родине. Поэт отрицает подозрения в «американизации». Нет, он гражданин России, и только России.

И это несмотря на то, что нашлись на его родине соотечественники, которые не пожалели времени и сил, чтобы смастерить соломенное чучело, прикрепить к нему табличку с именем поэта и сжечь его. Экзекуция была произведена еще в январе 1992 года под руководством двух прозаиков, Ю. Бондарева и А. Проханова, в Москве, во дворе дома Союза писателей. В этой новой для русской литературы акции просматривается что-то африканское.

Но через 21 год другими людьми решено было отметить день рождения, 80-летие Евтушенко – в Москве, тепло и торжественно, с присутствием поэта. Не сложилось – Евгений Александрович накануне перенес тяжелейшую операцию: ему ампутировали ногу. Боль в ноге беспокоила и раньше, но думалось – обойдется, пройдет. Последнее время ходил, опираясь на палку. Но, видно, не судьба. Евтушенко общался с собравшимися в зале по скайпу, и эта встреча транслировалась по российскому телевидению. Мужественный человек, держался бодро, не жаловался. А кому жаловаться?

Хочу я тебя разлюбить – не могу,

чтоб только совсем отпустить бы

когда я от боли уже чуть не вою,

а после впадаю почти в немоту.

Пусть лучше один я все перенесу,

пусть лучше один я отплачусь,

отмучусь,

за что же тебе эта женская участь – остаться Аленушкой в темном лесу?

Лишь редкая женщина, кто устоит

при лязге зубов, окружающих

но счастье великой жены состоит

из мужниных, с ним разделенных несчастий.

Евтушенко никогда не держал камня за пазухой, был открытым и доверительным. Его рано стали печатать, постепенно нарастала популярность. Это раздражало некоторых собратьев по перу. В воспоминаниях Евгений Александрович тепло отзывается о друзьях-шестидесятниках. Но не все они считали его своим другом. Как свидетельствует, например, Анатолий Гладилин, отношения между Женей и Васей Аксеновым были напряженными.

Евгений Евтушенко в молодости был очень обаятелен: высокий рост, спортивная фигура, непринужденная манера общения, умение вести интересную беседу, на лету схватывая настроение собеседника. Глаза яркие, пронзительные. Отличный экземпляр для представления Советского Союза за рубежом. Он вызывал симпатию, с ним были знакомы многие известные люди. Он встречался с президентом США Никсоном, дружил с Робертом Кеннеди, разговаривал с Марлен Дитрих. В те времена, когда для советского человека Польша была недосягаемой заграницей, а верхом мечтаний был отдых в Болгарии, заграничные вояжи и встречи Евгения Евтушенко казались весьма подозрительными. В первую очередь – завистникам. Такое простить было нельзя. И родился живучий слушок: Евтушенко – скрытый сотрудник КГБ, проще – осведомитель.Позже, когда открылись архивы и никаких документов, подтверждающих «сексотство», не нашли, вытащили на свет другую формулировку: был «агентом влияния».

Упорно не хочется кое-кому признавать Евгения Евтушенко порядочным человеком и национальным русским поэтом.

Все эти обвинения не выдерживают критики. Любой человек, представляющий свою страну за рубежом, всегда агент влияния. Был им, например, и Владимир Маяковский (особенно, когда в Париже покупал по списку белье и прочие женские мелочи для Лили Брик). И знаменитый скрипач Давид Ойстрах, и знаменитый гроссмейстер Михаил Ботвинник. И Соломон Михоэлс, собиравший во время войны в США деньги для Красной Армии. Навешивать на них ярлыки, по меньшей мере, нечестно. А насчет «влияния», так за границей про наши реалии знали лучше, чем мы сами, жившие в этой стране.

Одним из юбилейных мероприятий стал фильм «Соломон Волков. Диалоги с Евтушенко», прошедший на первом канале Центрального телевидения. Он состоит из трех частей, каждая посвящена определенному периоду жизни поэта. Фильм получился удачным, умным, тонально очень теплым. Соломон Волков – прекрасный интервьюер и вдумчивый слушатель. Он полностью отдается беседе, не расставляет подводных камней, чем раскручивает собеседника на глубокую искренность без рисовки и фальши.

Эти диалоги на самом деле исповедальны. Евгений Александрович прекрасно понимает, что, в основном, жизнь уже прожита. И всё есть как есть, изменить ничего невозможно. Это и про стихи, и про жён, и про любимых женщин, и про шестидесятников. Но главное его недоумение и его боль – отношения с Иосифом Бродским. Отношения двух совершенно разных людей – и по возрасту, и по месту проживания – один москвич, другой ленинградец, и по семейному воспитанию, и по жизненному опыту, и по жизненной философии.

Евгению Евтушенко было восемь, когда началась война. К этому времени его родители уже были в разводе, хотя сам маленький Женя этого не понимал и не ощущал. Мать из артистической среды, отец писал неплохие стихи и позже оценивал первые опыты сына. Когда гитлеровские войска подходили к Москве, мальчика отправили в Сибирь, на станцию Зима, к бабушке, маминой матери. Там же пошел в школу. Несмотря на трудности военной поры, он впоследствии с любовью вспоминал эту станцию как свою родину.

Однажды с фронта приехала мама со своим другом Костей Симоновым. Он произвел на Женю сильное впечатление и военной формой, и своей общительностью. Да и вкусные консервы и другие диковинные продукты оказались очень кстати. Всего несколько дней общения зацепились в его памяти.

К концу войны Евгений вернулся из эвакуации, и в дальнейшем его формировала Москва. Бывали трудные времена, приходилось переживать и голод, и клевету, и оговоры. Но не сломался. Продолжал писать стихи, начал печататься, стал известен. Его многогранный талант проявляется в разных направлениях.

Как поэт, Евтушенко почитаем любителями русской поэзии. Его аудитория огромна, если учесть многотысячные стадионы. Его выступления интересны, встречи с ним – праздник ожидания. Его очень уважает та часть читателей и слушателей, которая глубоко переживает трагедию «Бабьего яра».

Очень популярной была песня на слова поэта «Хотят ли русские войны». В свое время армия ветеранов Великой Отечественной на своих застольях, приняв боевые сто грамм, исполняла ее, как гимн-заклинание. Защищая родину, они прошли через кромешный ад. Выжили и искренне не хотели войны.

Есть стихи, посвященные любимым. Это светлая лирика. Никакой пошлости, очень по-мужски. Стихотворение «Идут белые снеги» – пронзительно лирическое, что называется – «высокий штиль».

Талейран, величайший циник и знаток человеческих слабостей, наставляя начинающих карьеристов, обронил: «Бойтесь первого движения души, потому что оно, обыкновенно, самое благородное». Совет не для Евгения Евтушенко. У него в характере доминирует национальная русская черта – бесшабашная удаль. Она проявляется спонтанно и в жизни, и в творчестве. Он не боится раскрыться, не оглядывается по сторонам, ища сочувствия и поддержки. Он всегда, по собственному признанию, стремится быстро реагировать на ситуацию, чтобы люди услышали какой-то ответ. И признается: «Ну и получаю за это сполна». Расчетливость ему чужда, на то он и поэт.

1961 год. Евгений Евтушенко в 28 лет пишет «Бабий яр» и читает его перед слушателями. Советское общество потрясено темой, эмоциональным накалом, кто-то возмущен «наглостью» поэта. Те угрозы, которые услышал в свой адрес нееврей Евтушенко, не коснулись еврея Бродского. Правда, Иосифу в 1961-м всего 21, рано еще предъявлять претензии к тематике. Но и в дальнейшем, когда он достиг зрелого возраста и поднялся на пьедестал, таких стихов в его портфеле никогда не было.

1968 год. В июне был застрелен Роберт Кеннеди. Евтушенко потрясла гибель его доброго американского знакомого. И мгновенная реакция – стихотворение, посвященное его памяти. Как раз в это время молодой поэт из Ленинграда находился в Москве. Жизненные пути Бродского и Евтушенко пересеклись. Советская власть Иосифа не жаловала. Евгений в силу своей отзывчивости был настроен к гонимому коллеге доброжелательно. В порыве откровения прочел ему свеженаписанные стихи. Тот их запомнил, особенно строки: «И звезды, словно пуль прострелы рваные, / Америка, на знамени твоем». Действительно, великолепный поэтический образ.

Вечером Иосиф позвонил Евгению и предложил поехать в американское посольство и расписаться в книге памяти, выразив соболезнование в связи с гибелью Р. Кеннеди. Тот засомневался – пустят ли, да и поздно. Иосиф заявил: «С тобой впустят!». И правда, их впустили. Книга эта вообще-то для почетных посетителей, коим Бродский в то время никак не являлся, хотя на Западе и вышел сборник его стихов. Понятно, что Роберт Кеннеди был ему совершенно безразличен, но он использовал Евгения, чтобы подтвердить свою значимость. Искренне переживавший потерю Евтушенко, разумеется, о такой корысти и не догадывался.

1968 год. 21 августа Евтушенко в Коктебеле услышал по радио о вводе советских войск в Чехословакию. Он помчался на почту с текстом телеграммы протеста – в Москву, Брежневу. Растерявшаяся телеграфистка ее отправила. Ее тут же уволили. Евгений Александрович отправился в Феодосию, в управление КГБ, и потребовал восстановить уволенную. Угрожал, что устроит в Москве пресс-конференцию и закатит скандал. Женщину восстановили на работе.

На следующий день он написал стихотворение, которое начиналось словами:

Танки идут по Праге

в закатной крови рассвета.

Танки идут по правде,

которая не газета.

В 1968-м Бродскому 28 лет, это уже вполне сфомированная личность. Но и таких стихов он тоже не писал.

Иосиф Бродский умел просчитывать, чем и где можно воспользоваться. Бескорыстной дружбы не признавал. Понимал, что ему не хватает образования – за спиной всего семь классов. Обладая даром изображать себя скромным, нуждающимся в заботе, расположил к себе талантливого молодого поэта Евгения Рейна. Рейн по-дружески редактировал каждое стихотворение начинающего автора Иосифа Бродского. Потом привел его к Анне Ахматовой. Она в то время опекала одаренную молодежь, так называемых «ахматовских сирот» – Е. Рейна, А. Наймана, Д. Бобышева. В этот круг вошел и Бродский.

Умница Ахматова не только оценила способности, но и разгадала суть натуры молодого дарования. За год до своей смерти, в 1965-м, узнав, что в США вышел первый сборник стихов Бродского, она заметила: «Раз Иосиф уже в Нью-Йорке, я о нём не беспокоюсь. О нём уже позаботятся нью-йоркские деятели». Знала Анна Андреевна, что говорит.

Джон Глэд – американский славист, профессор ряда университетов, переводчик, свободно владеющий русским языком и бывавший в СССР, знавший всех российских писателей-эмигрантов, в беседе с русским историком Дмитрием Споровым в мае 2013 года, в частности, сказал: «… в 47-м создали ЦРУ. И к 60-м годам шли дикие деньги на пропаганду любых диссидентов и эмигрантов, которая продолжается и по сей день, кстати. И было много писателей второстепенных, которые стали известными только благодаря этому. Но они этого, конечно, не понимают». Далее Глэд заметил, что русскоязычное издательство имени Чехова в Нью-Йорке получило более полумиллиона долларов от ЦРУ.

Соломон Волков в своей «Истории русской культуры 20 века» указывает, со ссылкой на американские источники, что выпуск первого сборника стихотворений и поэм Иосифа Бродского в 1965 году спонсировало ЦРУ. И вторая его книга, «Остановка в пути», вышла в 1970-м в том самом, упомянутом выше, издательстве им. Чехова.

Иосиф Бродский

В связи с публикациями за границей положение Бродского осложнилось. Ему бы и хотелось на Запад, но он предпочитал бы попасть туда в ореоле мученика, преследуемого властями за свой поэтический дар. Биографы, со слов самого Бродского, утверждают, что он не хотел уезжать из страны. Это неправда. Александр Кушнер пишет, что был у Иосифа, когда тому позвонили и сообщили, что его заявление с просьбой о выезде удовлетворено. Бродский расстроился, а Кушнер возразил: было бы хуже, если бы отказали.

Отчего же расстроился автор двух сборников? Его совершенно не устраивал выезд по израильской визе (он подал заявление, имея вызов из Израиля). Лучше бы выслали – это сразу бы подняло его авторитет. Евгений Евтушенко, явившийся в КГБ вызволять чемодан книг, которые у него задержали на таможне, случайно оказался свидетелем обсуждения там дела Бродского. Варианты были разные, в том числе нехорошие. По своему обыкновению, Евгений Александрович из самых добрых побуждений вмешался и поспособствовал тому, чтобы имеющего уже разрешение на выезд поэта не муторили, а дали возможность быстро выехать. Об этом эпизоде он впоследствии рассказал Иосифу – и стал его личным врагом на всю жизнь. И потом, в США, Бродский говорил всем и каждому, что Евтушенко – агент КГБ.

4 июня 1972 года опальный поэт вылетел в Вену, как обычно покидали СССР все советские евреи. В аэропорту его встречали – из США специально прилетел владелец издательства Ардис Карл Проффер. Он сходу предложил Иосифу работу. И через месяц Бродский принял пост приглашенного поэта в Мичиганском университете. После чего в течение 24 лет он был профессором, преподавал там и в других университетах историю русской литературы, теорию стиха, русскую и мировую поэзию. Как это у него получалось? Вот что писал Лев Лосев во вступлении к своей книге «Иосиф Бродский. Труды и дни», вышедшей в 1999 году:

«Преподавал» в его случае нуждается в пояснениях. Ибо то, что он делал, было мало похоже на то, что делали его университетские коллеги, в том числе и поэты. Прежде всего, он просто не знал, как «преподают». Собственного опыта у него в этом деле не было… Каждый год из двадцати четырёх на протяжении по крайней мере двенадцати недель подряд он регулярно появлялся перед группой молодых американцев и говорил с ними о том, что сам любил больше всего на свете – о поэзии… Как назывался курс, было не так уж важно: все его уроки были уроками медленного чтения поэтического текста…»

Очевидно, этот стиль преподавания помогал скрыть косноязычность речи. Об этом дефекте говорят многие, знавшие Бродского. Его устная речь не была развита, словарный запас был ограничен. Оно и понятно – из 8-го класса отчислили, а последующая кратковременная работа то на заводе, то в котельной, то в морге, если и обогащала язык, то лишь бытовой лексикой и матом. С кем поведешься, от того и наберешься. А базовая основа личности, по утверждениям психологов, формируется к 17 годам.

В этой связи очень важна роль школы. Она дает системное образование. Школа –не просто уроки и домашние задания. Это апробированный веками главный инструмент развития ребенка. Дети учатся жить в обществе, постигают науку выживания, определяющую роль и место в коллективе. Учатся письменной и, что очень существенно, – устной речи, приобретают навыки социального общения. Именно здесь в процессе учения и ролевых игр формируется личность. Иосиф Бродский такого системного обучения не получил, хотя книги читал.

Поэтому, когда надо было быстро сформулировать мысль, а слов не хватало, он прибегал к известному методу: применил мат – все проблемы решены. Это осталось при нём до конца жизни. Его добрая знакомая, Людмила Штерн, вспоминает, как уже в Америке в телефонном разговоре Иосиф, в ответ на ее реплику, послал ее на три буквы.

Иосиф Бродский и в свои стихи нередко вставлял мат, хотя письменная речь его вполне могла обойтись без ненормативной лексики. Он даже гордился своим грубым языком. А с его нелегкой руки грязь заполонила поэтические страницы. И сейчас, когда я открываю российские журналы, обязательно натыкаюсь на что-то такое.Я люблю поэзию. Но ее сочетание с матом противоестественно. Это, как если в бочку выдержанного вина с тонким ароматом вылить ведро помоев.

С первого момента пребывания в США Бродскому не надо было заботиться о куске хлеба и крыше над головой, его обеспечили постоянной работой. Естественно, он решил заняться серьезным изучением английского. Из многочисленных статей мы знаем, что с этим он справился блестяще, даже стал писать отличные стихи на новом языке. Не верьте этим статьям – обычное в таких случаях славословие кумиров, которым приписывают все возможные и невозможные подвиги. На самом деле он выучил язык неплохо, но это было книжное знание. Да, он написал некоторое количество стихотворений на английском, но они были из рук вон плохие.

Свою рецензию на его сборник ToUrania («К Урании») (1988 г.) британский критик Рид назвал «Великая американская катастрофа». Кроме массы грамматических ошибок, Рид отмечает манеру Бродского «высказывать спорные мнения высокопарно непререкаемым тоном». Об этом пишет известный шведский славист Бенгт Янгфельдт в своей новой книге о Бродском «Язык есть Бог» (2012 г.). Он же замечает, что при жизни Бродского о его неудачах старались молчать, а после его смерти оценка его англоязычной поэзии однозначно отрицательная.

Так, поэт Крейг Рейн (однофамилец питерского) в статье «Репутация, подвергнутая инфляции» в FinancialTimesговорил и о поэзии, и о прозе Бродского, что им присущи «неуклюжесть», «болтливое отсутствие ясности», «водянистость». На его взгляд, Бродский «высокомерен и банален» (как мыслитель) и «малокомпетентен» (как критик). Янгфельдт приводит факты уже упоминавшегося мной косноязычия. Когда новоиспеченный нобелевский лауреат произносил свою речь (на русском!) понять его было очень трудно. А когда выступал на конференциях на английском, никто не понимал сути.

Высокомерие Бродского проявлялось, конечно же, не только в стихах, оно шло из реальной жизни. Когда в Америку эмигрировали его прежние ленинградские друзья, которые и помогали и опекали его когда-то, они встретили весьма холодный прием. В новом положении мэтра они не были ему нужны.

У него теперь появились другие полезные знакомства и связи. Одной из самых ярких личностей, к которой очень привязался Иосиф, был Геннадий Шмаков. Блестящий эрудит, он владел восемью языками, глубоко знал русскую и мировую поэзию, блистательно переводил и античных, и современных поэтов, был знатоком театра и кино. Людмила Штерн отмечает, что Шмаков не стремился к славе и щедро делился своим уникальным интеллектуальным багажом. А Бродскому как раз это и было нужно.

Шмаков умер в 1988-м. Увы, никогда потом Иосиф Бродский не упоминал этого имени, его значения в своей жизни.

В США недавний изгнанник сменил акценты: стал говорить, что на родине его не притесняли, гонениям не подвергали. Просто он уехал сам, поскольку его неординарному таланту там негде было развернуться. То есть, он не диссидент, а Поэт. Американцы его ценили сначала как раз за противостояние тоталитарному режиму, поскольку его поэзия им ничего не говорила. Подняла его поэтический престиж Нобелевская премия. Кстати, все мои попытки выяснить, кто выдвинул его на «нобелевку», не дали результата. Тайна.

Надо заметить, что успех Бродского на Западе ввел в заблуждение многих одаренных авторов в Союзе. Не понимая роли ЦРУ в этом взлете, они устремились в благодатные края, где с горечью обнаружили, что их умения и таланты никому не нужны. Разочарование порой приводило к трагедиям.

Иосиф Бродский охотно откликался на просьбы о помощи, писал рекомендательные письма, давал деньги. Но, с другой стороны, не выносил чьего-либо интеллектуального превосходства. А к тем, кто активно печатался в СССР и был там уважаем, питал особое неприятие.

Иллюстрацией к этой черте служит эпизод с романом Василия Аксенова «Ожог». Аксенов сдал рукопись в издательство Farrar, Straus&Giroux. Редактор Роджер, друг Бродского, попросил его оценить роман (по другим источникам, Иосиф взял рукопись сам). Прочел и вернул со словами: никуда не годится. Аксенову отказали.

Вознесенский нобелевского лауреата раздражал. А Евтушенко он вообще терпеть не мог. В беседе с С. Волковым прозвучала такая история. Евгению Александровичу уже после смерти Бродского передали письмо, которое тот написал руководителям Квинс-колледжа с предупреждением: не брать Евтушенко на работу, потому что он настроен антиамерикански и является агентом КГБ.В качестве доказательства приводились вырванные из контекста строки «… и звезды, словно пуль прострелы рваные, Америка, на знамени твоем» (здесь выражены боль и солидарность с Америкой, что отлично понимал И.Б.).

Это был самый обыкновенный донос. И ему поверили.

Приехавший с женой и двумя детьми в США поэт оказался без работы. Его подвергли остракизму (КГБ!), отменили все встречи с ним, выступления и т. д. А он не мог понять, в чём дело, что происходит. Метался по стране, пока не нашел место в глуши, в университете города Талса, где и преподает до сих пор историю русской литературы. Причем преподает творчески, с полной отдачей, о чём свидетельствуют отзывы студентов.

Евгений Евтушенко честен не только в отношении работы, но и в личной жизни. Хотя совместить творчество, семью и свой темперамент не всегда удавалось. Со своей первой женой, Беллой Ахмадулиной, расстался, полюбив другую, но остался с ней в дружеских отношениях. Со второй женой, подругой Бэллы, Галиной Сокол прожил 17 лет. Он посвящал ей замечательные стихи. Но в семье не было детей. Однажды, пока Евгений был в очередной раз за границей, Галя пошла с Бэллой в детдом – помочь ей выбрать девочку для удочерения. А в итоге и сама тоже выбрала мальчика. Когда Евтушенко вернулся домой, его ждал сын Петя, сразу же получивший фамилию приемного отца. Художник Петр Евтушенко живет в Москве, связан с отцом добрыми отношениями.

Ирландка Джен Батлер стала третьей избранницей поэта. Родилось двое мальчиков, один – тяжело больным. Ему требовался постоянный массаж. Отец, мать, приходящие массажисты сменяли друг друга у постели больного ребенка. Нельзя было делать перерывов. Массажистам надо было платить, а для этого работать, писать, уезжать, встречаться с людьми. Жена русским почти не владела – в итоге обиды, упреки, и Джен уехала к родителям.Но отец не снял с себя ответственность, помогал материально и часто навещал своих ирландских сыновей.

В Америку Евтушенко приехал с молодой женой Машей и двумя маленькими детьми. Маша стала ему надежной опорой. Хорошо владея английским, она преподает в колледже.

Жизненное кредо Е. А. Евтушенко – «Поэт в России больше, чем поэт». Ему он следует неотступно. И остается поэтом с четкой гражданской позицией. В ночь с 18 на 19 февраля 2014 года, когда в Киеве пылал Майдан, он написал стихотворение «Государство, будь человеком!». Не может быть русским поэтом человек, зацикленный только на своих эмоциях, не озабоченный судьбой Отечества.

Иосиф Бродский до 50 лет считал себя холостяком. Потом женился на своей студентке – полурусской-полуитальянке. Родилась дочь. Есть у него еще двое внебрачных детей, из ленинградской жизни. Дочь Анастасия от балерины Марии Кузнецовой. О ней он и не вспоминал.Сын Андрей от художницы Марины Басмановой.Иосиф ее любил, несмотря на то, что она ему изменила, и их связь оборвалась. Посвятил М. Б. много стихов, нередко тематически отвлеченных.Увидел сына только в 22 года, когда тот приехал в гости к отцу. Контакта не получилось, отослал сына назад.

Примерно такое же отношение Иосифа Бродского и к родине. Он к ней холоден. Может, в этом корень его неприязни к Евтушенко? Он чувствовал в нём соперника, конкурента, который остро переживая все боли и несчастья народа, пользовался таким его признанием, которое Бродскому никогда не заслужить. Был любезен народу в острые моменты его истории. Его поэзия – отражение эпохи. А безумно талантливый Иосиф Бродский, писавший в молодости прекрасные стихи, переоценил свой дар, ушел в себя – и проиграл. Несмотря на все лауреатские звания.

Говорит Соломон Волков: «В поэзии Бродского, особенно поздней, возрастало… ощущение эмоциональной прострации… В последних стихах Бродского между автором и миром ощущается ледяная дистанция».

Каждый, кто попытается читать Иосифа Бродского последних лет, убедится в правоте этих слов. Недаром Евгений Рейн, лучше многих знавший этого «ахматовского мальчика», выстроив в 1997 году ряд великих русских поэтов, не нашел в нём места для своего друга:

«Россия – особая страна решительно во всех отношениях, даже под углом ее поэтического облика. Вот уже двести лет во все времена русскую поэзию представляет один великий поэт. Так было в восемнадцатом веке, в девятнадцатом и в нашем двадцатом. Только у этого поэта разные имена. И это неразрывная цепь. Вдумаемся в последовательность: Державин – Пушкин – Лермонтов – Некрасов – Блок – Маяковский – Ахматова – Евтушенко. Это – один-единственный Великий поэт с разными лицами. Такова поэтическая судьба России».

Лилия ЗЫБЕЛЬ

Сан-Франциско

11:20 03.04.2017

Скончавшийся 1 апреля на 85-м году жизни Евгений Евтушенко - самый плодовитый и читаемый русский поэт второй половины прошлого века, автор двадцати больших поэм и примерно 200 стихотворений и песен,

Историки искусства говорят, что шедевры рождаются из борьбы против чего-нибудь, и что лучшая среда для расцвета культуры та, где творцов "прижимают", но не душат.

Послесталинская эпоха породила особую категорию талантливых поэтов, писателей и режиссеров, не скрывавших либеральных наклонностей и критического отношения к советской действительности, и одновременно осыпанных славой и благами.

Балансировали на грани дозволенного Высоцкий, Вознесенский, Рязанов, Гайдай, Любимов, братья Стругацкие и, конечно, Евтушенко. Они не становились депутатами и лауреатами Ленинской премии, но им давали работать, а слухи о недовольстве высшего начальства и боданиях с цензурой восхищали публику.

"Евтушенко - классический шестидесятник. Хороший человек, хотя и очень суетный, он сделал много добра в самые страшные годы. Видя несправедливость и жестокость, кидался в бой (Чехословакия, процесс Даниэля и Синявского, расправа над Бродским, участь Солженицына). Но он не перешел роковой, пограничной черты. В стихах переходил, но стихи не поняли. Не умели читать между строк. Или боялись прочесть? Преследовать столь известного поэта - себе дороже. Это понял даже Андропов. Солженицын, Владимов, Аксенов, Войнович, Галич - чужие. Евтушенко с натяжкой сходил за своего", - писала Валерия Новодворская.

Из Сибири в Москву

Будущий классик родился 18 июля 1932 года в поселке Нижнеудинск Иркутской области в семье Александра Гангнуса, прибалтийского немца, гидрогеолога, чьи изыскания впоследствии использовались при сооружении Братской ГЭС, и любителя поэзии.

"…Сибирским буду я поэтом, а тот, кто мне не верит в этом, что ж, тот ничо не понимат!" - писал Евтушенко, хотя покинул Сибирь ребенком.

Отношение к немцам во время войны было известно какое, и мать, переезжая в Москву, поменяла Жене фамилию на свою девичью.

Вскоре после возведения Берлинской стены Ульбрихт пожаловался Хрущеву: ваш Евтушенко, находясь в ГДР, сказал, что Германия когда-нибудь станет единой.

"Ну, что мне с ним делать? - ответил советский лидер. - В Сибирь отправить? Так он там родился!"

Ранняя слава

Первое стихотворение Евтушенко опубликовал в 1949 году в газете "Советский спорт". Спустя три года за поэтический сборник "Разведчики грядущего" с непременными в то время изъявлениями любви к Сталину стал самым молодым членом Союза писателей СССР.

"Меня приняли в Литературный институт без аттестата зрелости и почти одновременно в Союз писателей, в обоих случаях сочтя достаточным основанием мою книгу. Но я знал ей цену. И я хотел писать по-другому", - рассказывал Евтушенко в воспоминаниях.

Вскоре пришла оглушительная слава. "Дети XX съезда" - юные Евтушенко, Рождественский, Вознесенский, Окуджава, Ахмадулина, воплотившие дух и настроения "оттепели", собирали на поэтические чтения многотысячные аудитории и вошли в историю литературы под именем "стадионных поэтов".

Особенно прославились вечера в Большой аудитории Политехнического музея Москвы, где Евтушенко до конца жизни каждый год выступал в день своего рождения.

В стране без реальной политики и предпринимательства у людей было больше времени и охоты интересоваться культурой. Литература и поэзия подменяли парламентские дебаты и публицистику.

Хотя Евтушенко удавалась любовная лирика, он был самым политизированным из коллег. "Поэт в России больше, чем поэт", - провозгласил он несколько позднее свое жизненное кредо.

Он не скрывал, что берет пример с Маяковского, не в плане поэтической формы, но в претензии на роль трибуна.

По мнению критиков, Евтушенко перенял у Маяковского, панибратствовавшего в стихах с Солнцем, склонность к нарциссизму. "Женя слишком хочет, чтобы его любили: и Брежнев, и девушки", - писал режиссер Андрей Тарковский.

Намеками и напрямую

Евтушенко мастерски использовал эзопов язык: бичевал тупую неограниченную власть, полицейщину, доносы, цензуру, верноподданничество, делая вид, будто речь шла исключительно о царизме или заморских "тонтонах Дювалье". Осуждал войну во Вьетнаме и нейтронную бомбу, но не с классовых, а с общегуманистических позиций. В поэму "Казанский университет" рядом с панегириками Ленину вставил слова: "Лишь тот, кто мыслит, тот народ. Все остальные - население".

А порой высказывался прямо.

Выступление Евгения Евтушенко в Москве, 1970-е годы

В 1961 году написал поэму "Бабий Яр", переведенную на 72 языка и заканчивавшуюся словами: "Еврейской крови нет в крови моей. Но ненавистен злобой заскорузлой я всем антисемитам, как еврей, и потому - я настоящий русский!"

Созданную в том же году культовую песню "Хотят ли русские войны?" некоторые высокопоставленные военные требовали запретить, как пацифистскую.

В 1962 году "Правда" напечатала стихотворение "Наследники Сталина": "Мы вынесли из Мавзолея его. Но как из наследников Сталина Сталина вынести?"

На грани

Некоторые эпизоды биографии Евтушенко при чуть ином повороте событий могли кончиться для него плохо.

На встрече Хрущева с интеллигенцией 11 декабря 1961 года Евтушенко вступился за скульптора Эрнста Неизвестного, которому первый секретарь ЦК прилюдно посоветовал "убираться, если не нравится наша страна".

"Горбатого могила исправит", - бросил Хрущев, стукнув кулаком по столу. "Прошло - и, надеюсь, навсегда! - время, когда людей исправляли могилами", - ответил Евтушенко. Присутствовавшие замерли в ожидании реакции лидера, но тот похлопал в ладоши.

В марте 1963 года, находясь в Париже, поэт отдал в еженедельник "Экспресс" автобиографию в стихах.

Евгений Евтушенко, 1963 год

Особое недовольство верхов вызвали слова Евтушенко о том, что он-де задолго до XX съезда понимал, что в стране творится не то.

В течение нескольких месяцев в газетах публиковались разносные статьи о "хлестаковщине", "политическом юродстве" и "Дуньке в Европе". "Правда" напечатала басню Сергея Михалкова "Синица за границей", заканчивавшуюся словами: "Пожалуй, за границу не стоит посылать подобную синицу".

Евтушенко на какое-то время действительно сделали "невыездным", да и издавать практически перестали - пока он не написал идейно выдержанную поэму "Братская ГЭС".

Стихотворение "Танки идут по Праге", родившееся на одном дыхании 23 августа 1968 года, распространялось в самиздате и было издано лишь в годы перестройки.

Евтушенко ездил за рубеж, пожалуй, чаще, чем любой из его коллег, и посетил более ста стран. Разумеется, его вещи на таможне не досматривали.

Однако в мае 1972 года по возвращении из США, где он встречался с самим Никсоном, поэта подвергли в Шереметьево унизительному четырехчасовому досмотру и изъяли 124 экземпляра запрещенных книг и журналов.

Евтушенко любил яркие рубахи (в студии Русской службы Би-би-си 12 мая 2006 года)

Формально, по советским законам, Евтушенко грозила тюрьма. В объяснительной записке он написал, что изучает идеологию противника, чтобы знать, как с ней бороться.

На другой день Евтушенко пригласили в приемную КГБ на Кузнецком мосту. Высокопоставленный чекист поговорил с поэтом вполне мирно, намекнул, что на него "стукнул" кто-то из его окружения и посоветовал впредь аккуратнее выбирать друзей.

Большую часть книг через три месяца вернули.

Иосиф Бродский расценил проявленный госбезопасностью либерализм по-своему, решил, что его коллега - осведомитель Лубянки и произнес фразу: "Если Евтушенко скажет, что он против колхозов, значит, я буду за колхозы!" - несмотря на то, что, когда Бродского сажали за "тунеядство", Евтушенко хлопотал за него через итальянских коммунистов.

Хождение в политику

В 1989 году на съезде народных депутатов СССР собрался цвет творческой интеллигенции. Евтушенко с огромным перевесом выиграл альтернативные выборы в одном из округов Харькова. Он участвовал в создании общества "Мемориал" и писательского движения в поддержку перестройки "Апрель".

Когда в России настало время бизнесменов и политтехнологов, уехал преподавать в США, но продолжал выступать и издаваться на родине. В 2010 году преподнес государству свою коллекцию картин, в том числе полотна, некогда подаренные ему Пикассо и Шагалом.

Слово "шестидесятник" со временем стало предметом насмешек и поношения слева и справа, но Евтушенко до конца своих дней говорил, что гордится этим званием.

Ещё известные литераторы , и

Очень своевременный поэт
Как складывались отношения видного советского поэта с партией, правительством и КГБ / При содействии издательства Вагриус «Коммерсантъ Власть» представляет серию исторических материалов в рубрике «Архив» / Статья 2005 года

Как Евгению Евтушенко удавалось иметь репутацию самого свободомыслящего поэта в СССР, не теряя расположения партии и правительства? Ещё о

___

В 1969 году партия высоко оценила диссидентскую деятельность товарища Евтушенко вручением ему ордена «Знак Почета»

Ответить на этот вопрос с помощью архивных документов попытался обозреватель "Власти" Евгений Жирнов .
"Мы с Филиппом решили поговорить с Евтушенко на квартире"

Однажды я брал интервью у бывшего председателя КГБ Виктора Чебрикова. Тот жаловался, что после краха СССР в стране резко изменились взгляды на госбезопасность. Тревожился, что продолжается начавшаяся еще в перестройку кампания против агентуры КГБ. Рассказывал, как в 70-80-е годы многие ученые, писатели и художники сами шли в КГБ за помощью. И обижался, что те, кому тогда удалось помочь, теперь рассказывают, как их притесняли. Почему-то особенно сильно Чебриков обижался на Евгения Евтушенко. Мол, объявил себя диссидентом, уехал в Америку. "Неприятный очень человек,- заметил Чебриков и неожиданно рассказал, что встречался с поэтом вместе с главой идеологического управления КГБ Филиппом Бобковым.- Мы как-то с Филиппом решили поговорить с Евтушенко на квартире. Но я почувствовал, что мое присутствие ему не нравится. Он кипятился, дергался, и разговора не получилось".

Собственно, никаких выводов из этой истории не следовало. Чебриков не стал уточнять, зачем они встречались с Евтушенко,- повод для встречи мог быть совершенно не связанным с деятельностью ведомства Бобкова.

___

Однако спустя примерно год после этого разговора были изданы воспоминания генерала госбезопасности Судоплатова, где об отношениях Евтушенко и КГБ в 60-е годы говорилось буквально следующее:

"Идеологическое управление КГБ заинтересовалось опытом работы моей жены с творческой интеллигенцией в 30-е годы. Бывшие слушатели школы НКВД, которых она обучала основам привлечения агентуры, и подполковник Рябов проконсультировались с ней, как использовать популярность, связи и знакомства Евгения Евтушенко в оперативных целях и во внешнеполитической пропаганде. Жена предложила установить с ним дружеские конфиденциальные контакты, ни в коем случае не вербовать его в качестве осведомителя, а направить в сопровождении Рябова на Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Финляндию. После поездки Евтушенко стал активным сторонником "новых коммунистических идей", которые проводил в жизнь Хрущев".

___

Гражданская лирика Евгения Евтушенко сделала его классиком стадионной поэзии

Воспоминания об этой поездке можно найти в мемуарах самого Евтушенко. Поэт рассказывает о близком общении с некой "калифорниечкой" и о других, как тогда говорилось, нарушениях правил поведения советского человека за границей:

"От пристани, где мы жили на теплоходе "Грузия", в пахнущую пожаром ночь то и дело уносились советские автомобили, набитые спортсменами и агентами КГБ. Покидать борт теплохода было строжайше запрещено, однако мне удалось улизнуть. На берегу меня ждала моя калифорниечка..."

В те времена за подобными нарушениями обычно следовала немедленная встреча с родиной с последующим запрещением покидать ее пределы на долгие годы, если не навсегда. К примеру, Рудольфа Нуриева, во время гастролей во Франции покидавшего без разрешения гостиницу, пытались отправить в Москву, но он бежал от сопровождающих в аэропорту. Евтушенко избежал подобной участи. Несмотря на обилие стукачей в делегации, КГБ не заметил его исчезновений. А офицер КГБ, безуспешно пытавшийся завербовать поэта в 1957 году и оказавшийся в составе советской делегации на фестивале в Хельсинки, сказал, как пишет Евтушенко: "В общем, если я смогу быть вам когда-то полезным, мало ли что случится, вот на случай мой телефон".

___

Поэтические достижения Евгения Евтушенко плавно перетекали в прозаические отношения с высокопоставленными читателями (на фото - встреча с руководством Агентства печати "Новости")

Конечно, из любых правил бывают исключения. Да и офицер КГБ мог оказаться искренним почитателем поэтического таланта Евтушенко. ("Впоследствии,- писал поэт в своих воспоминаниях,- не всегда, но несколько раз он оказывал помощь, когда я вынужден был звонить по поводу диссидентов и отказников. Сам он никогда мне не звонил и ничего никогда не просил".) Но вот что интересно. Некоторое время назад в бывшем партийном архиве мне рассказали о визите к ним Евгения Александровича. Он интересовался степенью сохранности и секретности документов о своей жизни и деятельности. И, как мне говорили, он выглядел разочарованным, узнав, что, приложив некоторые усилия, можно сформировать достаточно полную историю его жизни в документах. Он пообещал заказать поиск документов о себе, но в архиве больше не появлялся.

"Проститутки капитализма пытаются очернить советскую молодежь"

Документы действительно были крайне интересными. Если верить им, 1957 год, когда, как писал Евтушенко, его безуспешно пытались завербовать, стал переломным в жизни поэта - в тот год его выгнали из Литинститута. Однако затем неприятности стали неизменно проскальзывать мимо него. Особенно характерной была история со стихотворением "Бабий Яр", опубликованном в "Литературной газете" в 1961 году.

Идеологические службы ЦК тогда докладывали руководству партии:

"Считаем необходимым доложить ЦК КПСС о публикации в "Литературной газете" (от 19 сентября с. г.) идейно ошибочного стихотворения Е. Евтушенко "Бабий Яр".

___

Дмитрий Шостакович (в объятиях Евтушенко) положил стихотворение "Бабий Яр" на музыку. 13-я симфония имела оглушительный успех. "Если бы я вдруг прозрел слухом,- говорил после этого Евгений Евтушенко,- то написал бы точно такую же музыку"

Вспоминая о массовых убийствах евреев в Бабьем Яру, Евтушенко видит в этом только одно из проявлений векового гонения и преследования еврейского народа, совершенно умалчивая о том, что именно фашизм, являющийся порождением и орудием реакционной буржуазии, был виновником не только кровавых злодеяний в Бабьем Яру, но и истребления миллионов людей других национальностей.

В стихотворении вообще нет ни слова о фашистах, но зато говорится о русском народе, от имени которого проводились антисемитами еврейские погромы. Вместо того чтобы возбуждать ненависть к фашизму и возрождающейся фашистской идеологии в Западной Германии, Евтушенко идет по линии надуманных, исторически фальшивых параллелей и двусмысленных намеков. И хотя он делает оговорку, что "русский народ по сущности интернационален", стихотворение является двусмысленным от начала и до конца...

Е. Евтушенко провозглашает себя - русского поэта - защитником многострадального еврейского народа, борцом против современного антисемитизма, готовым пострадать за евреев. В заключение говорится, что только тогда победно прогремит "Интернационал", когда "навеки похоронен будет последний на земле антисемит"...

Направленное на разжигание националистических предрассудков, оскорбительное для памяти советских людей, погибших в борьбе с фашизмом, стихотворение Евтушенко объективно имеет провокационный характер. Публикацию его следует считать грубой политической ошибкой "Литературной газеты"".

___

Евгений Евтушенко был большим любителем быстрой езды. Своему автомобилю он посвятил вдохновенные строки, разошедшиеся полуторамиллионным тиражом: "На скорости за семьдесят, со свистом, Россия обтекала наш "Москвич""

Мне удалось найти решение секретариата ЦК КПСС по этому делу. Редактору "Литературной газеты" В. Косолапову, опубликовавшему стихотворение, объявили выговор. Правлению Союза писателей СССР поручили провести чистку редколлегии газеты. А вот пункт "Поручить ЦК ВЛКСМ обсудить вопрос о поведении комсомольца т. Евтушенко" из решения кто-то из секретарей ЦК вычеркнул.

Возможно, дело было лишь в удивительной идейной гибкости поэта. Когда тот же "Бабий Яр" раскритиковал в декабре 1962 года Хрущев, Евтушенко мгновенно переработал стихотворение и рассказал об этом на расширенном заседании идеологической комиссии при ЦК КПСС:

"Я вернулся домой и заново перечитал это стихотворение, заново продумал все высказывания Никиты Сергеевича, и именно потому, что они были глубоко дружеские. Я, пересмотрев это стихотворение, увидел, что некоторые строфы этого стихотворения субъективно правильны, но требуют какого-то разъяснения, какого-то дополнения в других строфах. Я просто счел своим моральным долгом не спать всю ночь и работать над стихотворением. Это было сделано не потому, что мне сказали, мне дали указание, никто меня не заставлял прикасаться к этому стихотворению. Это было моим глубоким убеждением".

___

Рассказывают, что поэт Евтушенко (второй справа) был дружен с поэтом Долматовским (четвертый справа) и даже однажды посвятил ему стихотворение: "Ты Евгений, я Евгений. Ты не гений, я не гений. Ты говно, и я говно. Я недавно, ты давно

Видимо, в ту пору таким же искренним и глубоким было отвращение Евтушенко к западной прессе и инакомыслию. На том же совещании он говорил:

"Многие представители западной прессы, эти проститутки капитализма, пытаются очернить советскую молодежь, пытаются изобразить советскую молодежь детьми, которые якобы выступают против отцов... Сколько бы они ни старались представить нас как людей, якобы при помощи эзоповского языка, при помощи других методов нападающих на то святое, что у нас было в прошлом, это им не удастся. Есть подонки, есть подонки вроде Есенина-Вольпина, сочинившего эту грязную отвратительную книжечку (Александр Есенин-Вольпин, сын поэта Сергея Есенина, один из основателей правозащитного движения в СССР. Речь идет о его книге "Весенний лист", изданной в Лондоне в 1961 году.- "Власть"). После того как мне подсунули под дверь в Лондоне эту книжку, я смыл руки мылом, и мне все казалось, что исходит гнилостный запах этой книжки. Есть подонки, привлекающие к себе глупых, заблуждающихся парней, которые издают книжки вроде "Синтаксиса" (нелегального журнала, выходившего в Москве в 1959-1960 годах; с 1978 года журнал с таким же названием издавался в Париже Марией Розановой и Андреем Синявским.- "Власть")..."

Вскоре идейно близкий партии поэт удостаивается невиданной чести - он становится специальным корреспондентом "Правды" на Кубе и издается огромными тиражами. Бюро пропаганды при Союзе писателей устраивает его бесчисленные встречи с читателями. Ему прощают практически все, за что любого другого писателя немедленно подвергли бы санкциям со стороны Союза писателей, КГБ и ЦК. В справке, подготовленной отделом культуры ЦК для Брежнева, говорилось: "Во время последней поездки по странам Латинской Америки он просрочил время пребывания за границей и совершил самовольный заезд в США". Но дальше нравоучительных бесед с Евтушенко дело не заходило.

"Евгению Евтушенко рот не заткнут!"

В мемуарах Евтушенко писал о 1968 годе: "Наши танки, входящие в Прагу, словно захрустели гусеницами по моему позвоночнику, и, потеряв от стыда и позора инстинкт самосохранения, я написал телеграмму Брежневу с протестом против советских танков".

___

Рассказывают, что однажды к поэту Николаю Тихонову вбежала секретарша с криком "Евтушенко вскрыл вены". "А-а-а,- не удивился Тихонов.- А кому?"

Председатель КГБ Андропов позднее докладывал в ЦК о "политически безответственном поведении поэта Е. Евтушенко":

"Особо резонирующим среди общественности явилось провокационное обращение Евтушенко в адрес руководителей партии и правительства по чехословацкому вопросу. Примечательно, что текст обращения буквально через несколько дней оказался за рубежом, был передан радиостанциями Би-би-си, "Голос Америки" и опубликован в газетах "Нью-Йорк таймс", "Вашингтон пост" и других.

Тенденциозное отношение к развитию событий в ЧССР проявлялось у Евтушенко и ранее. В сентябре 1968 года в разговорах с участниками юбилея Николоза Бараташвили в Тбилиси он критиковал внутреннюю и внешнюю политику СССР, считая ввод союзных войск актом насилия над независимым государством, а наши действия в Чехословакии "недостойными". Прикрываясь рассуждениями о "гражданском долге", Евтушенко искал поддержки своей позиции у представителей грузинской интеллигенции, а несколько позже в Москве, отстаивая ее перед руководителями драматического театра на Малой Бронной, заявлял: "Евгению Евтушенко рот не заткнут! Я буду кричать о том, как поступили с маленькой прекрасной Чехословакией"".

Кроме того, Андропов утверждал, что "поступки Евтушенко в известной степени инспирируются нашими идеологическими противниками, которые, оценивая его "позицию" по ряду вопросов, в определенных ситуациях пытаются поднять Евтушенко на щит и превратить его в своеобразный пример политической оппозиции в нашей стране".

Шеф КГБ писал, что Запад использует тягу поэта к материальным выгодам: "Евтушенко в обход существующих правил устанавливает связи с зарубежными издателями. Об этом, в частности, свидетельствует письмо, направленное им в августе 1968 года в Рим Жерардо Кассини, в котором Евтушенко предлагает издать сборник своих стихотворений. Обращаясь к издателю, он указывает: "Когда книга выйдет в Италии, я могу приехать туда и выступить в больших аудиториях с целью рекламы книги. Италия - единственная страна, где я еще не имею постоянного издателя. Если мы издадим эту книгу - будем большими друзьями... Сообщите мне о количестве денег, которые я мог бы получить в качестве аванса"".

Вот что здесь странно: никаких мер воздействия Андропов не предложил. Более того. В марте 1969 года, когда шумиха вокруг поступков Евтушенко еще не улеглась, поэту, который выступил против линии партии и правительства, вручили орден "Знак Почета". Как удалось установить, награждение особо не афишировалось: оно прошло не публично, в Георгиевском зале Большого Кремлевского дворца, где обычно проходили такие церемонии, а в кабинете зампреда президиума Верховного совета СССР Искандерова.

___

Рассказывают, что однажды Евгений Евтушенко позвонил товарищу Андропову (второй слева). "Если вы вышлете Солженицына,- сказал поэт,- я повешусь под вашим окном". "Приезжайте, вешайтесь,- ответил председатель КГБ.- Мешать не будем. У нас тут липы крепкие"

Возможно, и здесь сыграла роль исключительная гибкость Евтушенко, который, согрешив перед партией, всегда находил способ загладить вину. В день вручения ордена он передал главному идеологу партии Суслову стихотворение на злобу дня - о боях с китайцами за остров Даманский - и следующее письмо, которое сохранилось в партийном архиве и о котором поэт нигде не упоминает:

"Зная всю Вашу занятость, тем не менее прошу Вас ознакомиться с прилагаемым мною стихотворением "На красном снегу уссурийском", родившимся в это тревожное для всех советских людей время. Стихотворение это, по-моему, нужно нашим читателям.

Обращение к Вам вызвано тем, что в последнее время я встречаю серьезные затруднения в публикации своих стихов, как бы патриотичны они ни были.

Прошу оказать Ваше содействие в публикации этого стихотворении на страницах "Правды" или "Известий"".

Стихотворение неделю спустя по указанию Суслова опубликовали в "Литературной газете".

Однако не исключено и то, что Евтушенко-оппозиционер был нужен советской власти. Естественно, как оппозиционер легальный и управляемый. Но за железным занавесом в его оппозиционность после демарша с Чехословакией верили далеко не все. В Оксфорде, например, где Евтушенко осенью 1968 года собирались избрать профессором поэзии, его кандидатура была отклонена за принадлежность к официальной советской литературе. Репутацию диссидента надо было спасать. И вскоре после тихого вручения ордена последовал очередной демарш Евтушенко.

"Выступая 31 марта,- говорилось в решении секретариата СП РСФСР,- на отчетно-выборном собрании московских писателей по кандидатурам в состав Правления, тов. Евтушенко выступил с отводом кандидатуры Шолохова М. А., выдвигая в противовес этой кандидатуре членов СП, подписавших заявления по делу Синявского и по делу Гинзбурга, Добровольского и др.".

___

Партия, комосомол, диссиденты, люди доброй воли и реакционные круги на Западе высоко ценили гибкость поэтического языка Евгения Евтушенко

В диссидентство Евтушенко не верили и многие советские писатели. Например, когда обсуждался вопрос о закрытии ему выезда за границу, поэт Михаил Луконин попросил записать свое особое мнение: "Тов. Луконин М. К. считает, что независимо от нашей позиции вопрос о поездке Евтушенко за рубеж будет положительно решен в других инстанциях, и поэтому он "не хочет оставаться в дураках"".

Буквально через несколько дней c Евтушенко случилась новая метаморфоза. В апреле 1969 года он написал обширное письмо Брежневу с просьбой о помощи, которое мне удалось найти в архиве:

"Обращаюсь к Вам не только как к Генеральному Секретарю нашей Партии, но и как к человеку, который - как я это знаю - любит стихи.

Я понимаю, что Вы очень заняты - особенно в это напряженное время,- но тем не менее вынужден к Вам обратиться в связи с тяжелейшей жизненной ситуацией, в какой я оказался.

Я работаю в поэзии уже почти двадцать лет. За это время я выпустил более десятка книг, не раз защищал честь советской литературы за рубежом нашей Родины, был спецкором "Правды", являюсь членом редколлегии журнала "Юность", членом Советского Комитета Защиты Мира, удостоен высокой правительственной награды. На мои стихи создано много песен, получивших признание народа, среди них: "Хотят ли русские войны", "Пока убийцы ходят по земле", "Вальс о вальсе", "Бежит река", "Не спеши", "А снег идет", "Коммунары не будут рабами", "Идут белые снеги" и другие. На мои стихи композитором Д. Шостаковичем написаны 13-я симфония и поэма для хора "Казнь Степана Разина", удостоенная государственной премии. Стихи мои переводились более чем на шестьдесят языков.

И, положа руку на сердце, я с чистой совестью могу сказать, что кое-что я сделал для нашей Родины.

Я встречал и встречаю самое теплое отношение к моей работе со стороны моих многочисленных читателей - рабочих, колхозников, студенчества, интеллигенции. Однако есть люди, которые упрямо не желают объективно оценить мой труд и мешают мне работать на благо народа. Эти люди, цепляясь за частности, пытаются зачеркнуть мое творчество вообще и искусственно создают вокруг меня чуждый мне ореол "опальности"..."

"Именитый чекист связался с именитым поэтом напрямую"

Брежнев не ответил ни на это, ни на следующее письмо Евтушенко. Ему закрыли выезды за рубеж, ограничили тиражи книг, перестали платить за публичные выступления. Теперь его страдания от советской власти стали практически натуральными. Правда, длились они сравнительно недолго - столько, сколько понадобилось, чтобы образ легального оппозиционера окончательно сформировался. Сам Евтушенко в интервью немецкому "Штерну" в 1979 году сформулировал это так:

"Когда хотят меня задеть, то мои отдельные стихи могут толковать так, что я являюсь врагом социализма. Другие, наоборот, могут толковать так, что я защитник социализма и даже догматик. И то и другое ошибочно. Социализм в нашей стране - это реальность, и я пытаюсь изображать эту реальность без приукрашивания наших трагических ошибок и без боготворения наших побед".

Он снова ездил по миру, причем пытался попасть даже в те страны, с которыми у СССР либо вовсе не существовало отношений, как с Израилем, либо отношения находились на нулевом уровне, как с Китаем. Прося китайцев пригласить его к себе, он пытался добиться разрешения подольше посмотреть страну и поговорить с ее главой Дэн Сяопином, причем, как настаивал Евтушенко, "беседа должна быть откровенной".

Видимо, польза, которую поэт приносил СССР, была куда больше вреда от его мелких прегрешений. И ему вновь прощали выходки, которые не дозволялись больше никому. А в 1983 году, когда партию и государство возглавлял Андропов, Евтушенко в связи с 50-летием был награжден орденом Трудового Красного Знамени.

К тому времени о его особых отношениях с КГБ говорили и в литературной среде, и на Лубянке. Недавно были опубликованы воспоминания бывшего сотрудника идеологической контрразведки Сергея Турбина о том, как вносилась правка в поэму Евтушенко "Фуку!". Сначала предложения о поправках передавалось поэту с Лубянки через редакцию журнала "Новый мир". Но тот вел себя вызывающе.

"Евтушенко, отдыхавший в то время в Сочи, возмутился и заявил, что, если "цензоры в погонах" попробуют скорректировать его авторское право, он "поднимет скандал на весь мир". Эта реакция по цепочке была доведена до зампреда Бобкова. "Ах так! - возмутился, в свою очередь, Филипп Денисович.- Тогда передайте ему, что, если поэма выйдет в неизмененном виде, КГБ выступит со специальным заявлением!" Снова заработала цепочка. Но тут неожиданно руководство приказало мне приостановить участившиеся визиты в "Новый мир". Выяснилось, что именитый чекист связался с именитым поэтом по телефону напрямую, и был найден компромисс".

До получения премии "за способность донести вечные темы средствами литературы до молодого поколения" Евгению Евтушенко оставалось еще долгих двадцать лет.
_______

Какой из Евгения Евтушенко диссидент?

Владимир Войнович , писатель: - Он был диссидентом в пределах, разрешенных КГБ. Скорее он провокатор, нежели диссидент. И еще - выдающийся мастер саморекламы. В то время, когда в России были еще и Ахматова, Пастернак, Слуцкий, Самойлов, его считали чуть ли не самым лучшим поэтом. Он был яркий, но потух.

Игорь Губерман , писатель: - Никакой, он был в числе козлов-загонщиков, но действительно развивал демократию в России. Он был голосом умеренной порядочности. Я любил его молодые стихи, а то, что он делает сегодня, жалко, лучше бы он и не продолжал, это не стихи, это жидкий кисель. Я считаю, что Евтушенко войдет в историю как составитель антологии русской поэзии.

Валентин Распутин , писатель: - Самый типичный. Во-первых, он живет не в России. А когда жил здесь, то все делал для того, чтобы у нас наступили западные порядки. Из кожи вон лез - поскорее бы все свершилось. Когда же его прославляемый строй наступил, он моментально сбежал отсюда. Что Горбачев, что Евтушенко - это люди одного и того же поля, не думающие о России.

Владимир Крючков , в 1988-1991 годах председатель КГБ СССР: - Сначала надо разобраться, что за премию дали Евтушенко. А потом и можно сказать, диссидент он или кто.

Виктор Суворов , писатель, он же Владимир Резун, майор ГРУ: - Никакой. А если уж приписывать его к диссидентам, то чисто номенклатурным. Всю жизнь Евтушенко прогибался вместе с линией партии. Сначала он восхвалял Сталина, потом его разоблачал, а потом разоблачал свои стихи о его разоблачении.

Мария Розанова , писатель: - Когда говорят "великий экономист Гайдар", у меня все внутри переворачивается от негодования, а если скажут "Евтушенко - диссидент", я почти соглашусь, и у меня никакого чувства протеста не появляется. В своем творчестве он часто шел против мнения толпы. Особенно раньше.

Елена Боннэр , правозащитник: - Нет, не диссидент. Женя и человек талантливый, и поэт талантливый, но для меня немного поднадоевший. Отнести его к диссидентам я бы никогда не рискнула.

Светлана Ганнушкина , председатель комитета "Гражданское содействие": - Да никакой. Ярких выступлений у него не было, и я даже не знаю, что он делал для развития демократии в России. Помню его симпатичным мальчиком, на чьи выступления мы ходили в университете.

Даниил Гранин , писатель: - Активный. И всегда был им. Тому свидетельство его "Бабий Яр", "Наследники" и борьба против культа личности Сталина. И сегодня Евтушенко остается настоящим демократом. Он сделал замечательную вещь - издал книгу лучших поэтов России и продолжает это дело. Сборник состоит из стихов, направленных против диктатуры, авторитаризма.

Сергей Ковалев , председатель российского общества "Мемориал": - Трудный вопрос. Евтушенко всегда занимал колеблющуюся позицию. Он написал резкое письмо в адрес Хрущева на его известные демарши в Манеже. А потом написал другое письмо, что Хрущев хороший, грамотный политик. Евтушенко отреагировал демаршем против ввода войск в Чехословакию. Но потом заглаживал этот акт словами в пользу партии и правительства.

Владимир Буковский , правозащитник, писатель: - Я его и поэтом-то не считаю, это агитпроп - писал к важным для партии моментам. Хотя он строил из себя в те годы грозного молодого человека, но он придаток советской машины. Ходили даже слухи, что Евтушенко агент КГБ. И сегодня Евтушенко не высказался ни разу по текущим событиям политической жизни в России, а поводов много.

Скончавшийся 1 апреля на 85-м году жизни Евгений Евтушенко - самый плодовитый и читаемый русский поэт второй половины прошлого века, автор двадцати больших поэм и примерно 200 стихотворений и песен.

Историки искусства говорят, что шедевры рождаются из борьбы против чего-нибудь, и что лучшая среда для расцвета культуры та, где творцов "прижимают", но не душат.

Послесталинская эпоха породила особую категорию талантливых поэтов, писателей и режиссеров, не скрывавших либеральных наклонностей и критического отношения к советской действительности, и одновременно осыпанных славой и благами.

Балансировали на грани дозволенного Высоцкий, Вознесенский, Рязанов, Гайдай, Любимов, братья Стругацкие и, конечно, Евтушенко. Они не становились депутатами и лауреатами Ленинской премии, но им давали работать, а слухи о недовольстве высшего начальства и боданиях с цензурой восхищали публику.

"Евтушенко - классический шестидесятник. Хороший человек, хотя и очень суетный, он сделал много добра в самые страшные годы. Видя несправедливость и жестокость, кидался в бой (Чехословакия, процесс Даниэля и Синявского, расправа над Бродским, участь Солженицына). Но он не перешел роковой, пограничной черты. В стихах переходил, но стихи не поняли. Не умели читать между строк. Или боялись прочесть? Преследовать столь известного поэта - себе дороже. Это понял даже Андропов. Солженицын, Владимов, Аксенов, Войнович, Галич - чужие. Евтушенко с натяжкой сходил за своего", - писала Валерия Новодворская.

Из Сибири в Москву

Будущий классик родился 18 июля 1932 года в поселке Нижнеудинск Иркутской области в семье Александра Гангнуса, прибалтийского немца, гидрогеолога, чьи изыскания впоследствии использовались при сооружении Братской ГЭС, и любителя поэзии.

"…Сибирским буду я поэтом, а тот, кто мне не верит в этом, что ж, тот ничо не понимат!" - писал Евтушенко, хотя покинул Сибирь ребенком.

Отношение к немцам во время войны было известно какое, и мать, переезжая в Москву, поменяла Жене фамилию на свою девичью.

Вскоре после возведения Берлинской стены Ульбрихт пожаловался Хрущеву: ваш Евтушенко, находясь в ГДР, сказал, что Германия когда-нибудь станет единой.

"Ну, что мне с ним делать? - ответил советский лидер. - В Сибирь отправить? Так он там родился!"

Ранняя слава

Первое стихотворение Евтушенко опубликовал в 1949 году в газете "Советский спорт". Спустя три года за поэтический сборник "Разведчики грядущего" с непременными в то время изъявлениями любви к Сталину стал самым молодым членом Союза писателей СССР.

"Меня приняли в Литературный институт без аттестата зрелости и почти одновременно в Союз писателей, в обоих случаях сочтя достаточным основанием мою книгу. Но я знал ей цену. И я хотел писать по-другому", - рассказывал Евтушенко в воспоминаниях.

Вскоре пришла оглушительная слава. "Дети XX съезда" - юные Евтушенко, Рождественский, Вознесенский, Окуджава, Ахмадулина, воплотившие дух и настроения "оттепели", собирали на поэтические чтения многотысячные аудитории и вошли в историю литературы под именем "стадионных поэтов".

Особенно прославились вечера в Большой аудитории Политехнического музея Москвы, где Евтушенко до конца жизни каждый год выступал в день своего рождения.

В стране без реальной политики и предпринимательства у людей было больше времени и охоты интересоваться культурой. Литература и поэзия подменяли парламентские дебаты и публицистику.

Хотя Евтушенко удавалась любовная лирика, он был самым политизированным из коллег. "Поэт в России больше, чем поэт", - провозгласил он несколько позднее свое жизненное кредо.

Он не скрывал, что берет пример с Маяковского, не в плане поэтической формы, но в претензии на роль трибуна.

По мнению критиков, Евтушенко перенял у Маяковского, панибратствовавшего в стихах с Солнцем, склонность к нарциссизму. "Женя слишком хочет, чтобы его любили: и Брежнев, и девушки", - писал режиссер Андрей Тарковский.

Намеками и напрямую

Евтушенко мастерски использовал эзопов язык: бичевал тупую неограниченную власть, полицейщину, доносы, цензуру, верноподданничество, делая вид, будто речь шла исключительно о царизме или заморских "тонтонах Дювалье". Осуждал войну во Вьетнаме и нейтронную бомбу, но не с классовых, а с общегуманистических позиций. В поэму "Казанский университет" рядом с панегириками Ленину вставил слова: "Лишь тот, кто мыслит, тот народ. Все остальные - население".

А порой высказывался прямо.

В 1961 году написал поэму "Бабий Яр", переведенную на 72 языка и заканчивавшуюся словами: "Еврейской крови нет в крови моей. Но ненавистен злобой заскорузлой я всем антисемитам, как еврей, и потому - я настоящий русский!"

Созданную в том же году культовую песню "Хотят ли русские войны?" некоторые высокопоставленные военные требовали запретить, как пацифистскую.

В 1962 году "Правда" напечатала стихотворение "Наследники Сталина": "Мы вынесли из Мавзолея его. Но как из наследников Сталина Сталина вынести?"

Некоторые эпизоды биографии Евтушенко при чуть ином повороте событий могли кончиться для него плохо.

На встрече Хрущева с интеллигенцией 11 декабря 1961 года Евтушенко вступился за скульптора Эрнста Неизвестного, которому первый секретарь ЦК прилюдно посоветовал "убираться, если не нравится наша страна".

"Горбатого могила исправит", - бросил Хрущев, стукнув кулаком по столу. "Прошло - и, надеюсь, навсегда! - время, когда людей исправляли могилами", - ответил Евтушенко. Присутствовавшие замерли в ожидании реакции лидера, но тот похлопал в ладоши.

В марте 1963 года, находясь в Париже, поэт отдал в еженедельник "Экспресс" автобиографию в стихах.

Особое недовольство верхов вызвали слова Евтушенко о том, что он-де задолго до XX съезда понимал, что в стране творится не то.

В течение нескольких месяцев в газетах публиковались разносные статьи о "хлестаковщине", "политическом юродстве" и "Дуньке в Европе". "Правда" напечатала басню Сергея Михалкова "Синица за границей", заканчивавшуюся словами: "Пожалуй, за границу не стоит посылать подобную синицу".

Евтушенко на какое-то время действительно сделали "невыездным", да и издавать практически перестали - пока он не написал идейно выдержанную поэму "Братская ГЭС".

Стихотворение "Танки идут по Праге", родившееся на одном дыхании 23 августа 1968 года, распространялось в самиздате и было издано лишь в годы перестройки.

Евтушенко ездил за рубеж, пожалуй, чаще, чем любой из его коллег, и посетил более ста стран. Разумеется, его вещи на таможне не досматривали.

Однако в мае 1972 года по возвращении из США, где он встречался с самим Никсоном, поэта подвергли в Шереметьево унизительному четырехчасовому досмотру и изъяли 124 экземпляра запрещенных книг и журналов.

Формально, по советским законам, Евтушенко грозила тюрьма. В объяснительной записке он написал, что изучает идеологию противника, чтобы знать, как с ней бороться.

На другой день Евтушенко пригласили в приемную КГБ на Кузнецком мосту. Высокопоставленный чекист поговорил с поэтом вполне мирно, намекнул, что на него "стукнул" кто-то из его окружения и посоветовал впредь аккуратнее выбирать друзей.

Большую часть книг через три месяца вернули.

Иосиф Бродский расценил проявленный госбезопасностью либерализм по-своему, решил, что его коллега - осведомитель Лубянки и произнес фразу: "Если Евтушенко скажет, что он против колхозов, значит, я буду за колхозы!" - несмотря на то, что, когда Бродского сажали за "тунеядство", Евтушенко хлопотал за него через итальянских коммунистов.

Хождение в политику

В 1989 году на съезде народных депутатов СССР собрался цвет творческой интеллигенции. Евтушенко с огромным перевесом выиграл альтернативные выборы в одном из округов Харькова. Он участвовал в создании общества "Мемориал" и писательского движения в поддержку перестройки "Апрель".

Когда в России настало время бизнесменов и политтехнологов, уехал преподавать в США, но продолжал выступать и издаваться на родине. В 2010 году преподнес государству свою коллекцию картин, в том числе полотна, некогда подаренные ему Пикассо и Шагалом.

Слово "шестидесятник" со временем стало предметом насмешек и поношения слева и справа, но Евтушенко до конца своих дней говорил, что гордится этим званием.

Прошедшая неделя ознаменовалась двумя юбилеями: 120 лет исполнилось 19 июля Владимиру Маяковскому, а 18 июля - 80 лет Евгению Евтушенко. Оба стихотворца попали в наиболее значимых для россиян поэтов. Кроме близости юбилейных дат и попадания в топ у этих творцов есть и еще кое-что общее...

Понимаю, что у кого-то фигура Евтушенко вызывает неоднозначную реакцию. А уж у поклонников советчины и вовсе лютый батхёрт. А ведь если бы он писал хвалебные стихи в честь Сталина, как в молодые годы, то товарищи сталинисты тогда его восхваляли бы. Но это глупо - судить о поэте по его политическим взглядам.
Да, многое неоднозначно - и эпатаж, и часто употребляемое в творчестве "я". Можно вспомнить и хвалебные юношеские стихи о Сталине, Ленине, советской власти... И известные слова Бродского о Евтушенко (в пересказе Довлатова), и ядовитую эпиграмму Гафта (?). Можно. Но... зачастую поэт сам искренне верил в то, что писал, ведь еще Пушкин сказал, что поэзия должна быть немного наивна и глуповата... В творчестве Евтушенко было немало удачных стихов, многие произведения стали песнями, а это не каждому удается. А уж слова «Поэт в России больше, чем поэт» - манифест творчества самого Евгения Александровича - это уже крылатая фраза, которая устойчиво вошла в обиход. А создать крылатую фразу не каждому удается. И не стоит судить о поэте по его политическим пристрастиям.
Везунчик, искатель славы, обласканный при разных властях? Не всё так просто...

Евтушенко принадлежит к поколению "шестидесятников" - людей, которые вздохнули немножко свободы после смерти Сталина и поверили, что может существовать "социализм с человеческим лицом". Одним из символов "оттепели" стали вечера в Большой Аудитории Политехнического музея, в которых вместе с Робертом Рождественским, Беллой Ахмадулиной, Булатом Окуджавой и другими поэтами волны 1960-х годов также принимал участие Евтушенко. Громкая слава и ругань Хрущева, воспевание советской власти и осуждение интервенции в Чехословакии, заступничество за диссидентов и государственные награды...

В курсе "Русской истории" Георгия Вернадского не сказано про Ломоносова, но есть упоминание Евгения Евтушенко: он (наряду с А. Вознесенским) - символ молодой поэзии 1960-х, оттепелью пробужденной к жизни.
К 1970-му в сознании советской читающей публики образ Евтушенко сложился, как образ "Большого поэта": это особая социальная роль, подразумевающая не только известность, но и "гражданственность" - острые отклики на все значительное в текущей истории, которые становятся крупными событиями не только литературной, но и общественной жизни. История послесталинского СССР, размеченная стихами Евтушенко 1960-х, - это история борьбы с идеологическими и моральными постулатами сталинизма.
"Моя поэзия, как Золушка,
Забыв про самое свое,
Стирает каждый день, чуть зорюшка,
Эпохи грязное белье".

Будущий символ родился в 1933 г. на станции Зима Иркутской области (воспетой им в большом числе стихотворений и поэм) в семье геолога Александра Рудольфовича Гангнуса. Мать - Евтушенко Зинаида Ермолаевна (1910-2002), геолог, актриса, Заслуженный деятель культуры РСФСР. Евтушенко с раннего детства считал и ощущал себя Поэтом. Это видно из его ранних стихов, впервые опубликованных в первом томе его Собрания сочинений в 8 томах. Датированы они 1937, 1938, 1939 годами. Его сочинительство и опыты поддерживаются родителями, а затем и школьными учителями, которые активно участвуют в развитии его способностей...

Рос, учился в Москве, из Литературного института был исключен в 1957 г. за выступления в защиту романа В. Дудинцева "Не хлебом единым".

Вызываю огонь на себя
Первая публикация стихов появилась в 1949 г. в газете "Советский спорт". Стихи были антиамериканскими - шла холодная война. В 1952 г. он уже член Союза писателей СССР. Первый его сборник именно такой, какой нужен для приема в Союз: бодрый, лозунговый.
Однако во второй половине 1950-х Евтушенко удалось преодолеть это начало, уравновесить ораторскую патетику лирикой, а главное - осознать себя поэтом нового поколения, призванным быть "эхом русского народа". Обязанность "Большого поэта" - не пропустить все самое острое, что дает злоба дня. Так возникли "Бабий Яр" (1961), которому Евтушенко обязан мгновенной мировой славой, и "Наследники Сталина" (1962), которые исследователи отнесли в итоге к вершинам гражданской лирики Евтушенко. В них проявилось то, что стало основой его поэтического метода: сочетание публицистической остроты с доступностью языка. Большой поэт не может быть сложным и изысканным.
Можно сказать, что оба стихотворения - сознательная провокация, и это тоже часть метода. В том смысле, что поэт заранее предполагал бурную реакцию - прежде всего на многовековую историю антисемитизма, изложенную в краткой поэтической форме. Из этого изложения выходило, что Бабий Яр - порождение не одного только нацизма. Это сейчас написано, что загоняли евреев в Бабий Яр для уничтожения не гитлеровцы, а украинцы, что Бабий Яр был символом российского и советского антисемитизма. Но тогда прямо написать об этом было нельзя.

Особенно, как потом выяснилось, разозлил многих финал:
"Еврейской крови нет в крови моей.
Но ненавистен злобой заскорузлой
Я всем антисемитам, как еврей,
И потому - я настоящий русский!"

Метод - вызвать огонь на себя - сработал. На страницах газеты "Литература и жизнь", которую сокращенно называли "ЛиЖи", ему ответил Алексей Марков: "Какой ты настоящий русский,/ Когда забыл ты свой народ?/ Душа, что брюки, стала узкой,/ Пустой, как лестничный пролет". Ему, в свою очередь, ответил сам Евтушенко ("Видать, что нашим прошлым вбито,/ Еще смердит и возится в тебе./ Да, Евтушенко бил антисемита,/ А ранил в сердце члена ССП").
Этот ответ ходил в списках, а потом ответили еще и два литературных кита, К. Симонов с С. Маршаком, тоже стихами и тоже с однозначным осуждением Маркова. Получилась вещь, с 20-х гг. забытая: острая поэтическая полемика. Потом она ходила в виде машинописи, все четыре стихотворения вместе, слава Евтушенко росла, самиздат означал признание. Тогда он выступал, как говорят, по 250 раз в году, а однажды послушать его пришли 14 тысяч человек.

"Наследники Сталина" вызваны конкретным поводом - выносом тела вождя из мавзолея. Евтушенко трансформирует форму "датского" (к дате) стихотворения и одновременно играет с понятием "вечно живого Сталина" - общим местом старых дежурных здравиц. Теперь эта "вечная жизнь" имеет зловещий смысл: "Дыханье из гроба текло,/ когда выносили его из дверей мавзолея./ Хотел он запомнить всех тех, кто его выносил, -/ рязанских и курских молоденьких новобранцев,/ чтоб как-нибудь после набраться для вылазки сил,/ и встать из земли, и до них, неразумных, добраться".

Образ "живого Сталина" развивается дальше. Возникает формула, актуальная и сегодня: "Мне чудится, будто поставлен в гробу телефон./ Кому-то опять сообщает свои указания Сталин./ Куда еще тянется провод из гроба того?.." Стихотворение было напечатано в "Правде" по личному указанию Хрущева.

Ты говно и я говно
К своему тридцатилетию Евтушенко публикует во французском еженедельнике "Эспрессо" прозаическую "Автобиографию" (1963), в которой немного разоблачает лицемерие затаившихся в СССР сталинистов. Ему опять повезло: мишени, в которые он метил, дружно заголосили, обвинив в ренегатстве, клевете на советский строй и советскую литературу.
А это, в свою очередь, прославило еще больше. Он собирает стадионы поклонников. Коллеги по цеху завидуют ему и ненавидят. Устно распространяется эпиграмма, якобы написанная Евтушенко на Долматовского: "Ты Евгений, я Евгений, ты не гений, я не гений, ты говно и я говно, я недавно, ты давно".
В эти же годы Евтушенко формирует и метод взаимоотношений с партийно-идеологическими органами - метод "шатаний". Он смелый и отважный, особенно в экспортном варианте, но в момент, когда становится опасно, готов раскаяться, признать свои ошибки - чтобы не сделали невыездным и непечатаемым. Характерны замечания Хрущева в речи от 8 марта 1963 г. на встрече с деятелями литературы и искусства. Сначала он зафиксировал неправильную позицию Евтушенко. "Но, - замечал Хрущев далее, - его выступление на заседании Идеологической комиссии внушает уверенность, что он сумеет преодолеть свои колебания. Мне хотелось бы посоветовать тов. Евтушенко <…> не искать дешевой сенсации, не подлаживаться к настроениям и вкусам обывателей. Не стыдитесь, тов. Евтушенко, признавать свои ошибки. <…> Если противники нашего дела начинают вас восхвалять за угодные им произведения, то народ справедливо вас будет критиковать. Так выбирайте, что для вас лучше подходит".

Длинная цитата приведена потому, что с предельной ясностью описывает поведение Евтушенко, его фирменную тактику лавирования и "шатаний". Хрущев предлагает выбрать одно из двух, а Евтушенко выбрал "сразу оба". Сначала совершить "ошибку", за которую будут хвалить "противники", а потом раскаяться в ней. "Я, как поезд, что мечется столько уж лет/ между городом Да и городом Нет" ("Два города", 1964). В основе всего - отстаивание творческой самостоятельности путем компромиссов: "В сетях ты заузил ячейки. Сети твои - незаконны!/ И ежели невозможно жить без сетей на свете,/ то пусть тогда это будут хотя бы законные сети./ Старые рыбы впутались - выпутаться не могут,/ но молодь запуталась тоже - зачем же ты губишь молодь?" ("Баллада о браконьерстве", 1964).

Танки идут по правде
Осторожный антисталинизм, местами вырастающий до протеста против тоталитарного режима, но в сочетании с советскими идеологемами, породил поэму "Братская ГЭС" (1963-1965), опубликованную в "Юности". И все это время Евтушенко пишет лирические стихи.
В конце 1960-х - начале 1970-х гг. метод "шатаний" в "законных сетях" продолжает применяться. Набрав славу и силу, Евтушенко без боязни выступает против преследований Синявского и Даниэля, травли Солженицына, заступается за репрессированных П. Григоренко, А. Марченко, Н. Горбаневскую, не молчит, когда в Прагу вошли советские танки:
"Танки идут по Праге
В закатной крови рассвета.
Танки идут по правде,
Которая не газета"

Е. Евтушенко и Р. Никсон

В то же время он возвращается к темам холодной войны: смело обличает американский империализм. Пишет к 100-летию Ленина конъюнктурную поэму "Казанский университет".
В 1970-е поэт уже не опасен для режима, он выбирает темы, далекие от политической остроты на грани с "антисоветским поведением" (о котором в политбюро сигнализировал в свое время Андропов). В поэме "Под кожей статуи Свободы" остро сопоставляется убийство царевича Дмитрия в Угличе и президента Кеннеди в Далласе. Изменившееся время, когда "шататься", как при Хрущеве, уже было невозможно, с одной стороны, и достигнутое благополучие, бесчисленные должности, издания "здесь" и "там" (переводы на 72 языка!), поездки на халяву за границу - с другой, сделали Евтушенко пустым и официозным.
Он осознает застой, духоту, усталость души и выражает это в скучных стихах. Совсем безнадежны были "Голубь в Сантьяго" (1978), где упоминался Альенде, а также поэмы "Мама и нейтронная бомба" (1982) и "Фуку!" (1985), посвященные борьбе за мир и наполненные риторикой, патетикой, лозунгами.

В перестройку Евтушенко оживился, стал сопредседателем "Мемориала", нардепом, секретарем Союза писателей, ненадолго активизировал выступления в печати, зарифмовав несколько политологем, и быстро уехал в США (где живет и поныне). Некоторое время о нем еще напоминали постмодернисты-восьмидерасты. Тимур Кибиров выносил веселый приговор советской власти, и Евтушенко с его бессмертными анапестами про "белые снеги": "Как ни в чем не бывало,/ А бывало в говне,/ мы живем как попало./ Не отмыться и мне".
Евтушенко на "говно" ответил сразу, злость оживила стих: "И вдруг я оказался в прошлом/ со всей эпохою своей./ Я молодым шакалам брошен,/ как черносотенцам еврей… Эпоху вырвало чернухой,/ и рвота - это модный стиль./ Ты постмодерн такой понюхай -/ он, как заблеванная пыль".
Старая гвардия не сдается...

И еще точка зрения:

Сегодня, пожалуй, нет второго поэта, способного, как Евгений Евтушенко, собрать и в одиночку удерживать в напряжении пятитысячный Кремлевский дворец. Никто уже так не читает стихи: мощно, азартно! Его яростный голос завораживает, пророческие слова обжигают, но нынешним 20-летним, заглянувшим к легенде «на огонек», трудно представить, что это лишь бледная тень той оглушительной славы, которую имел Евтушенко полвека назад.
Тогда «Евгения - уходящей эпохи гения» восхищенно слушали не залы - стадионы. В то время когда советские эстрадные певцы стояли у микрофона, словно в почетном карауле, навытяжку, Евтушенко выходил на сцену в рубашке жизнерадостно-попугаистой расцветки и с прибаутками раздавал автографы. Плевать ему было, что не печатали, держали и не пущали, - явочным порядком он присвоил себе привилегию читать неопубликованное.

Однажды в Лужниках восторженная толпа подхватила его и понесла - так, на руках, он и был вознесен на поэтический Олимп. Несколько часов кряду Евгений Александрович читал стихи по-русски и по-испански на «Арена де Мехико» - и 28 тысяч мексиканцев, затаив дыхание, ему внимали. В Саньяго де Чили он выступал с балкона дворца Ла Монеда, с которого последний раз обратился к народу президент Альенде, - и 30 тысяч не шибко образованных, простых чилийцев не расходились с площади.

Сила его эмоционального воздействия, иными словами, харизма была так велика, что Паоло Пазолини загорелся идеей снять поэта в роли Иисуса Христа. Напрасно знаменитый кинорежиссер, член ЦК Компартии Италии, упрашивал твердолобых советских чиновников дать согласие, тщетно обещал создать образ бунтаря-революционера - отказали ему наотрез...

Святостью, впрочем, Евтушенко не отличался никогда. Уже в 10 лет его заставляли вышивать крестиком и гладью, пытаясь отвлечь от эротики (ею тогда считались романы Ги де Мопассана), а в 15 учителя ломали голову, как реагировать им на нескромные строчки:

Мне в жадности не с кем сравниться,
И снова опять и опять
Хочу я всем девушкам сниться,
Всех женщин хочу целовать...

Ну а уж после знаменитого «Постель была расстелена, и ты была растерянна...» блюстители советской морали и вовсе заклеймили автора как «певца грязных простыней». Даже поэт Владимир Соколов, договорившийся, чтобы в порядке исключения Евтушенко приняли без аттестата зрелости в Литературный институт, по-приятельски интересовался: «Женя, не понимаю, зачем тебе женщины, - у тебя такая богатая фантазия».

Это какое-то первобытное, необузданное мужское начало проявлялось не только в презрении к ханжеской морали, но и в вызывающем бесстрашии. В стране, живущей в атмосфере тотального страха, одни считали поведение Евтушенко предвестником грядущих перемен, скорой свободы, другие, напротив, - странностью, аномалией. Кто-то даже, пытаясь оправдать собственную рабскую покорность, пустил слух, что Евтушенко - полковник КГБ: мол, легко ему быть смелым... Им и невдомек было, что страх тоже бывает разным: можно наложить в штаны, встретив в темной подворотне хулиганов или будучи вызванным в начальственный кабинет, а можно бояться обидеть ребенка... Последнее чувство знакомо Евгению Александровичу, как никому.

Его биография, словно «русская рулетка», захватывающа и непредсказуема. Демонстративно не явился на исключение Пастернака из Союза писателей и написал письмо в защиту высланного Солженицына, пил шампанское с Робертом Кеннеди (с обезоруживающей улыбкой спросив того: «Вы действительно хотите стать президентом?») и прошел пробы на роль Сирано де Бержерака в так и не снятом из-за этого фильме Рязанова... Азартный, жизнеутверждающий и эпатажный, он так досадил красно-коричневым, что в 92-м «патриоты» сожгли его чучело во дворе дома Ростовых. Думаю, это не менее красноречивая оценка поэтического вклада, чем Государственная премия СССР и недавнее выдвижение на Нобелевскую премию в области литературы.

«Лет нет!» - резюмировал Евгений Александрович, разменяв восьмой десяток. По-моему, он ничуть за эти годы не изменился (разве что пишет теперь не ручкой, а на ноутбуке), но зато мы стали другими. На смену эпохе развитой русской поэзии и поэтов-проповедников пришло время рыночных отношений, в котором не нашлось места стихам. Писатели оказались оттеснены на обочину общественного движения, властитель умов теперь - телевидение. Слава Богу, жизнь на два дома: в России и Штатах - позволяет Евтушенко свести неприятные последствия такой ситуации к минимуму, а тем, кто пытаются этим его укорить, даже обвинить в двуличии, поэт отвечает словами своего друга Пабло Неруды: «Враги называют меня двуликим? Дураки - у меня тысяча лиц!».

Какое из лиц Евтушенко настоящее? Был ли он искренним, когда писал хвалебные вирши о Сталине и Ленине?
В первый сборник стихов вошли такие задушевные строки о Сталине:
… В бессонной ночной тишине
Он думает о стране, о мире,
Он думает обо мне.
Подходит к окну. Любуясь солнцем,
Тепло улыбается он.
А я засыпаю, и мне приснится
Самый хороший сон.

Одна глава поэмы «Казанский Университет» посвящена В. И. Ленину и написана как раз к 100 летнему юбилею Ленина. - По заверениям самого поэта, всё это (равно как и другие искренно-пропагандистские его стихотворения советского времени: «Партбилеты», «Коммунары не будут рабами» и т. п.) следствие влияния пропаганды. Андрей Тарковский, прочитав «Казанский университет» Евтушенко, в своих дневниках писал: «Случайно прочёл… Какая бездарь! Оторопь берёт. Мещанский Авангард… Жалкий какой-то Женя. Кокетка. В квартире у него все стены завешаны скверными картинами. Буржуй. И очень хочет, чтобы его любили. И Хрущёв, и Брежнев, и девушки…».
А какой поэт не хочет, чтобы его любили? Поэты же как дети...

Однако в 1962 году в газете «Правда» опубликовано ставшее широко известным, стихотворение «Наследники Сталина» приуроченное к выносу из мавзолея тела Сталина. Большой резонанс вызвали и другие его произведения «Бабий яр» (1961), «Письмо Есенину» (1965), «Танки идут по Праге» (1968). Несмотря на столь откровенный вызов тогдашней власти, поэт продолжал печататься, ездить по всей стране и за рубеж. В 1969 году был награждён орденом «Знак Почёта».
Известными стали его выступления в поддержку советских диссидентов Бродского, Солженицына, Даниэля. Несмотря на это Иосиф Бродский недолюбливал Евтушенко и резко раскритиковал избрание Евтушенко почётным членом Американской академии искусств и словесности в 1987.
Довлатов описывает следующий случай:
Бродский перенес тяжелую операцию на сердце. Я навестил его в госпитале. Должен сказать, что Бродский меня и в нормальной обстановке подавляет. А тут я совсем растерялся.
Лежит Иосиф - бледный, чуть живой. Кругом аппаратура, провода и циферблаты.
И вот я произнес что-то совсем неуместное:
- Вы тут болеете, и зря. А Евтушенко между тем выступает против колхозов...
Действительно, что-то подобное имело место. Выступление Евтушенко на московском писательском съезде было довольно решительным.
Вот я и сказал:
- Евтушенко выступил против колхозов...
Бродский еле слышно ответил:
- Если он против, я - за.

Может так и было. Но ведь Евтушенко заступался за Бродского, вытаскивал из ссылки. Советская власть "написала Бродскому биографию". А Евтушенко писал свою сам, у него были и взлеты и падения. Наряду с конъюнктурой были и "Бабий Яр", прекрасная лирика. А ведь немало у нас поэтов, написавших всего 1-2 удачных стихов, и тьму ерунды. Так что Евтушенко свое место на поэтическом олимпе заслужил.

История создания песни «Хотят ли русские войны»
Я помню, как некогда ГЛАВПУР (Главное политуправление армии) категорически запретил исполнение моей песни «Хотят ли русские войны» как пацифистской, «демобилизующей наших солдат». А потом, когда министр культуры Фурцева все-таки настояла на этом, то ансамбль песни и пляски Советской Армии им. Александрова исполнял песню во всех заграничных гастролях. Хрущев на банкете в Кремле подпевал со слезами на глазах, а те идеологические генералы, которые когда-то запрещали ту же самую песню, не без удовольствия бросали лавровые листики успеха в свой супчик.

Е. Евтушенко:
- Рефрен «Хотят ли русские войны» принадлежал Марку Бернесу. Он так и сказал: "Знаешь, надо бы написать песню о том, хотят ли русские войны?" Я ответил:"Что тут писать. Рефрен ты мне уже дал."
Когда мы записали песню, Политическое Управление Армии (ПУР) встало стеной против этой песни. Они сказали, что она будет деморализовывать наших советских воинов, а нам нужно воспитывать боеготовность солдата, которому предстоит бороться против империализма. И песня не была проиграна по радио, не попала в репертуары. Несмотря на это, Марк начал петь ее в своих концертах, из-за чего у него возникли неприятности.
Тогда я пошел к министру культуры Екатерине Фурцевой. Женщина она была своеобразная, очень эмоциональная. И я понимал, что если начну говорить абстрактно, то нужного результата не добьюсь. Я сказал:" Екатерина Алексеевна, я вас очень прошу - послушайте одну песню." Она не знала, что происходило вокруг этой песни, не знала о реакции на нее ПУР и т.д.
Я поставил на стол магнитофон и проиграл нашу с Марком Бернесом запись. На глазах у Фурцевой высту-пили слезы, она обняла меня и сказала, что это изумительная песня. Тогда я ей рассказал историю с ПУР. Надо отдать ей должное: конечно, Фурцева могла испугаться схватки с таким могущественным противником,как ПУР. Она тогда была уже в опале, ее выводили из Политбюро, она даже резала себе вены, насколько мне стало известно. Но все-таки она была сильной женщиной. При мне она сняла трубку и позвонила председателю радиокомитета. Ей ответили, что поскольку ПУР против, с песней ничего не могу сделать. Тогда Фурцева сказала, что берет это под свою полную ответственность. Председатель спросил: "Вы можете дать нам письменное распоряжение?» Фурцева немедленно написала записку. Кто-то поехал на радио - и песня прозвучала на следующий день. Потом она обошла весь мир. Парадоксально, но ее с огромным успехом исполнял хор Советской Армии под управлением Александрова. Между прочим молодой тогда Муслим Магомаев её исполнил и с этого началось его восхождение.

- И Ваше, в немалой степени.
- Нет, у меня все было по другому. Первое мое восхождение началось, когда мои стихи стали переписывать от руки в тетрадки. А началось все со стихотворения «Со мною вот что происходит». Это как бы простое лирическое стихотворение, посвященное Белле Ахмадулиной. Ей тогда было восемнадцать лет, мне было двадцать три, если не ошибаюсь. Я не придавал этому стихотворению большого значения, но стихотворение до сих пор живет, на него написано несколько мелодий, оно живет, переходя из одного поколения в другое.
...
Что значит, я живу в Америке? Я живу и в России, а в Америке преподаю русскую поэзию, русское кино. И я счастлив, что мои американские студенты - это совсем другие американцы. Американец, который любит Анну Ахматову, Марину Цветаеву, Бориса Пастернака. Приезжая в Россию, он будет видеть ее совсем другими глазами. У него никогда уже не появится колониалистского подхода к нашей стране. Я счастлив, что мои американские ученики сейчас работают с Россией.

- В каком Вы преподаете университете?
- Я преподаю в двух университетах, что довольно редкий случай для Америки. Я преподаю в Оклахоме и в Нью-Йорке, в Квинс-колледже. По просьбе студентов, я читаю лекцию «Евтушенко о самом себе», которая записывается местным телевидением на кассету. Я надеюсь ее отредактировать, чтобы самые разные люди ее смотрели.
...
Кстати, Караулов задал вопрос в одной из передач Булату Окуджаве: "Как вы относитесь к тому, что Евтушенко преподает в Америке?" Окуджава подошел к полке, снял мою антологию «Строфы века» в тысячу листов, над созданием которой я работал 23 года, и сказал:"Вот что делает Евтушенко в Америке. И мы должны быть ему благодарны. А то, что он там преподает - я ему завидую: хорошо, если знаешь английский язык. Знал бы я знал английский, тоже уехал бы преподавать."

Критики писали о Евтушенко:
Чрезмерному успеху Евтушенко способствовала простота и доступность его стихов, а также скандалы, часто поднимавшиеся критикой вокруг его имени. Рассчитывая на публицистический эффект, Евтушенко то избирал для своих стихов темы актуальной политики партии (напр., «Наследники Сталина», «Правда», 1962, 21.10. или «Братская ГЭС», 1965), то адресовал их критически настроенной общественности (напр., «Бабий Яр», 1961, или «Баллада о браконьерстве», 1965). <…> Его стихи большей частью повествовательны и богаты образными деталями. Многие страдают длиннотами, декламационны и поверхностны. Его поэтическое дарование редко проявляется в глубоких и содержательных высказываниях. Он пишет легко, любит игру слов и звуков, нередко, однако, доходящую у него до вычурности. Честолюбивое стремление Евтушенко стать, продолжая традицию В. Маяковского, трибуном послесталинского периода приводило к тому, что его талант, - как это ярко проявляется, напр., в стихотворении «По ягоды», казалось, ослабевает.

Критики упрекает Евтушенко в скрытом подражании Маяковскому, который оказал, несомненно, глубокое влияние на творчество поэта.

А сам Евтушенко говорил на одном из концертов:
- Как поэт я всегда хотел соединить в себе что-то от Маяковского и от Есенина. И я очень многому научился у Пастернака. Я учился у него исторической нравственности. И я хочу, чтобы на моем концерте все люди, включая меня самого, были счастливы.

В своем стихотворении, посвященном Есенину, Евтушенко писал:
Поэты русские,
друг друга мы браним -
Парнас российский дрязгами засеян.
но все мы чем-то связаны одним:
любой из нас хоть чуточку Есенин.
...

И жалко то, что нет еще тебя
И твоего соперника - горлана.
Я вам двоим, конечно, не судья,
но все-таки ушли вы слишком рано.
Когда румяный комсомольский вождь
На нас,
поэтов,
кулаком грохочет
и хочет наши души мять, как воск,
и вылепить свое подобье хочет,
его слова, Есенин, не страшны,
но тяжко быть от этого веселым,
и мне не хочется,
поверь,
задрав штаны,
бежать вослед за этим комсомолом.
Порою горько мне, и больно это все,
и силы нет сопротивляться вздору,
и втягивает смерть под колесо,
Как шарф втянул когда-то Айседору.
Но - надо жить.
Ни водка,
ни петля,
ни женщины -
все это не спасенье.
Спасенье ты,
российская земля,
спасенье -
твоя искренность, Есенин.
И русская поэзия идет
вперед сквозь подозренья и нападки
и хваткою есенинской кладет
Европу,
как Поддубный,
на лопатки.

Белла Ахмадулина сказала о Евтушенко в стихотворении "Сон": "Я воспою его, а вы судите, вам по ночам другие снятся сны". Что ж, ей наверное было виднее...
У Евтушенко наряду с сиюминутным прорывалось что-то из вечности, хотя конечно он часто откликался на злобу дня, но за этим чувствовалась боль поэта:

Разве я враг России?
Разве я не счастливым
в танки другие, родные,
тыкался носом сопливым?

Чем же мне жить, как прежде,
если, как будто рубанки,
танки идут по надежде,
что это - родные танки?

Прежде чем я подохну,
как - мне не важно - прозван,
я обращаюсь к потомку
только с единственной просьбой.

Пусть надо мной - без рыданий
просто напишут, по правде:
«Русский писатель. Раздавлен
русскими танками в Праге».

И Евтушенко метко описал эпоху застоя:

Ехал-ехал я в Иваново
и не мог всю ночь уснуть,
вроде гостя полузваного
и незваного чуть-чуть.

Ехал я в нескором поезде,
где зажали, как в тиски,
апельсины микропористые -
фрукты матушки-Москвы.

Вместе с храпами и хрипами
проплывали сквозь леса
порошок стиральный импортный
и, конечно, колбаса.

Люди спали как убитые
в синих отсветах луны,
и с таким трудом добытые
их укачивали сны.

А какие сны их нянчили
вдоль поющих проводов,
знают разве только наволочки
наших русских поездов.

И, бесценные по ценности,
как вагоны тишины,
были к поезду подцеплены
сразу всей России сны.

Шел наш поезд сквозь накрапыванье,
ночь лучами прожигал,
и к своей груди, похрапывая,
каждый что-то прижимал.

Прижимала к сердцу бабушка
сверток ценный, где была
с растворимым кофе баночка.
Чутко бабушка спала.

Прижимал командированный,
истерзав свою постель,
важный мусор, замурованный
в замордованный портфель.

И камвольщица грудастая,
носом тоненько свистя,
прижимала государственно
своё личное дитя.

И такую всю родимую,
хоть ей в ноги упади,
я Россию серединную
прижимал к своей груди.

С революциями, войнами,
с пеплом сел и городов,
с нескончаемыми воями
русских вьюг и русских вдов.

Самого себя я спрашивал
под гудки и провода:
"Мы узнали столько страшного -
может, хватит навсегда?"

И ещё мной было спрошено:
"Мы за столько горьких лет
заслужили жизнь хорошую?
Заслужили или нет?"

И, всем русским нашим опытом
перекошен, изнурён,
наборматывал, нашептывал,
наскрипывал вагон:

"То, что чудится, не сбудется
за первым же мостом.
Что не сбудется - забудется
под берёзовым крестом".

Да, было такое - электрички из Москвы, откуда везли продукты...
А потом была афганская война - агония безбожной "империи зла", которая напоследок уносила жизни: своих солдат и чужих граждан. Но во имя чего?

Муравей-мусульманин ползет по скуле.
Очень трудно ползти... Мёртвый слишком небрит,
и тихонько ему муравей говорит:
«Ты не знаешь, где точно скончался ран.
Знаешь только одно - где-то рядом Иран.
Почему ты явился с оружием к нам,
здесь впервые услышавший слово «ислам»?
Что ты даешь нашей родине -
нищей, босой,
если в собственной -
очередь за колбасой?
Разве мало убитых вам,-
чтобы опять к двадцати миллионам еще прибавлять?»
Русский парень лежит на афганской земле.
Муравей-мусульманин ползет по скуле,
и о том, как бы поднять, воскресить,
Муравьев православных он хочет спросить,
но на северной родине сирот и вдов
маловато осталось таких муравьев.

Но кроме стихотворений на злобу дня было ведь и о вечном:

Идут белые снеги,
как по нитке скользя...
Жить и жить бы на свете,
но, наверно, нельзя.

Чьи-то души бесследно,
растворяясь вдали,
словно белые снеги,
идут в небо с земли.

И было еще вот это, что хочется вспомнить к юбилею.